«Имперскость» и «ымпэрскость»: в чём разница?

Я приспособился мирно сосуществовать с интернет-инквизицией, причем не без пользы для себя. Если в Сети что-то клеймят позором, я тут же откладываю это в «избранное» по принципу: «хорошие сапоги – надо брать» (меня поймут люди старших поколений, еще помнящие рязановские фильмы). Таким именно образом я посмотрел, не откладывая в долгий ящик, интервью Парфенова Дудю (признан российскими властями иностранным агентом). Ничего скандального я там не обнаружил, зато нашел много дельного и интересного, в том числе прекрасную иллюстрацию того, чем «имперскость» отличается от «ымпэрскости». Человек феноменального таланта, Парфенов сделал две зарисовки с натуры, которые позволяют уловить эту разницу четче, чем любой аналитический разбор. Цитирую, естественно, приблизительно по памяти и на слух.

Сценка первая (хотя хронологически она вторая). На заседании какого-то Совета по какой-то там культуре, когда отношения с Грузией начинают критически валиться под откос при Саакашвили, Парфенов предлагает высадить в Тбилиси своего рода «культурный десант», чтобы с помощью «мягкой силы» сгладить остроту конфликта. Это нормальная, здоровая «имперскость».

Она меня по большому счету не волнует, хотя в контексте [СВО] ее демонстрация выглядит, конечно, неуместно. Еще задолго до [СВО], в обстановке менее нетерпимой, я прочитал публичную лекцию, в которой задался вопросом о том, можно ли быть русским и не быть имперцем? Мой ответ был отрицательным, поскольку русская культура насквозь пропитана имперскостью, и невозможно в реальной жизни отказаться от имперскости, не отказываясь от русскости. Из этого, однако, не следовало, что быть русским имперцем обязательно означает быть варваром и уродом, способным лишь на то, чтобы при помощи насилия угнетать другие народы.

Сцена вторая (хронологически – первая). Парфенов читает в трамвае болгарскую газету. Попутчик заглядывает ему через плечо и живо интересуется: «Что за черт, буквы советские, а ни(чего) не понять». Услышав, что это по-болгарски, заключает: «А (зачем) они выеживаются, если буквы все равно советские?»

Интересно, что я был свидетелем аналогичной сцены, но только не в питерском трамвае, а на приеме в Палате лордов в Лондоне в самом начале «нулевых». Приятная во всех отношениях дама, занимавшая пост председателя одного из Думских комитетов, простодушно глядя в глаза хозяевам, говорила: «Я вот не понимаю, зачем попридумывали разные языки. Вот возьмем, например, «children» – ведь есть же прекрасное слово «дети». Больше всего мне было жалко нашего переводчика. Вот это и есть «ымпэрскость» в ее первозданном виде. Именно она является тем пластилином, из которого вылеплена философия путинского «русского мира». Она произрастает не из русской культуры, а из русского бескультурья. Это философия русского люмпена, еле связывающего пару матерных слов в членораздельное предложение, но ощущающего себя «властелином колец», представителем высшей расы и «человечищем первого сорта» лишь потому, что он «русский» по паспорту.

С чем я не могу согласиться, так это с тезисом, что во всем виновата пропаганда. Она, конечно, стала триггером, но не более того. Все это высокомерное хамство веками жило в народе. Иногда его удавалось загнать под плинтус и там оно отлеживалось, дожидаясь очередного «триггера». Сила Путина в том, что он не просто не идеализирует русский народ, а осознанно и целенаправленно использует его дремлющие порочные инстинкты для укрепления своей власти над страной. К сожалению, даже когда Путин уйдет (а рано или поздно он уйдет по законам природы) и пропаганда перестанет действовать развращающе на сознание массы, эта «ымпэрскость» русского люмпена сама по себе никуда не денется. Она заснет, уйдет снова в подполье и будет там жить как нравственная плесень. Поэтому настоящей гарантией от возврата к национал-большевистским практикам может быть не смена политического режима (это минимальное требование), а длительная работа по вытравливанию из сознания массы столетиями формировавшихся «ымпэрских» стереотипов. Даже при самом хорошем раскладе на это уйдут десятилетия.

Владимир Пастухов