СЕМЬ ПО ШКАЛЕ РИХТЕРА

(саянская бывальщина)

В сельском магазине людно. Бабы судачат у прилавка; продавщица – беленькая Нюра, вполуха слушает оживлённый разговор, отвешивая сахар. В центре разношалого женского кружка – Настя Соколова. Так уж выходит всегда: подойдёт к сударкам с краю, а станется в серёдке. Молодухи и бабы ревниво обшаривают глазами Настин наряд, вздыхают: мне бы такой уродиться, как Настасья Филиппова, по мужу Соколова. Многие вздыхали по Трофиму Соколову, статному светлоусому красавцу, да переехали из Ермаковского Филипповы, и на первой же вечорке приворожила, утопила в чёрном меду своих глаз Настька Филипповых Трофима. На Масленицу упал он, на потеху парням и на зависть девкам, перед Настасьей на колени, а через две недели заслали Соколовы сватов. Вот уже скоро год, как живут в ново-отстроенном доме, и нет, по общему мнению, более ладной супружеской пары.

Вдруг стих говорок в магазине – это вошёл высокий старик с узкой рыжеватой бородой. Медленно повёл глубоко посаженными, мутными, словно стёртые пуговицы, глазами, а у жёнок дух захватило, будто пролетела рядом с шеей острая коса-литовка. Один живёт на заимке старик Иона, трудно найти туда дорогу – путаная больно. Ездят туда изредка – когда занеможет кто, а районный фельдшер не смог помочь; привезут больного, поставит Иона его на ноги. А те же мужики, когда опять нужда случится в знахаре, едут за ним, и вот чудно – дороги-то, оказывается, не запомнили. Плутают, как впервой.

По общему мнению, нехороший глаз у Ионы, и не любят его, хоть и благодарят за помощь и богато отдаривают, не скупясь, кто чем может. Прошёл Иона к прилавку, спросил далембы, и вдруг вперил в Настю мёртвые глаза свои. Словно в колодец упала красавица – летит-летит, и дна не видит. И страшно, и не страшно ей, и сердце томится, и издалека как будто говор чудный какой-то слышится. Очнулась молодуха – подружка в бок локтем ширяет, смеётся: влюбился в тебя дед Иона, а ты и рот открыла, на него глядючи, – гляди, расскажем Трофиму-то!

– Ну вот ещё новости! – вспыхнула Настя и павой вышла из лавки, со страхом кося на широкую сутулую спину старика, медленно отсчитывающего деньги за покупку...

Торопится домой Трофим – гонит трактор с ремонта из Ермаковского. Оранжевое солнце краем коснулось голубого хребта, и из-под него в кедровые замшелые пади зазмеились лиловые узоры-тени.

– Неужели поворот прозевал? – думает Трофим, дёргая за рычаг. Вдруг трактор клонится и валится. Очнулся Трофим, уже сумерки густо испятнали мох. Начал подыматься – в груди будто ножом кольнуло, дыхнуть больно. С губ сукровица бежит. Испугался. Чует, что не так далеко от своей деревни, а где – понять не может. Побрёл на хребтинку горы, чтобы оглядеться.

– Что за чёрт, – бормочет Трофим, покачивая зашибленную руку, – вот должна быть уже елань, что перед покосом...

Через густой пихтач вроде как огонёк сверкнул... Обрадовался парень – двинул напрямик. Да что-то не помнит, чтобы где поблизости от села такая чащоба была. Насилу выбился – глядит, несколько скал как бы набросано на чистом месте, а у ключа ладный дом стоит.

– Гдей-то я? – изумился Трофим и пошёл к жилью. Ни собачьего лая, ни ржанья лошадиного. Взошёл на крутое крыльцо, постучал. Зашаркали шаги в доме. Без шума отпахнулась тяжёлая дверь, и Трофима будто кто в грудь толкнул – стоит перед ним дед Иона. Совсем было занялся дух у Трофима, а Иона углядел, что беда с парнем, и рукой в дом кажет – проходи, мол. Вошёл Трофим.

– Что с тобой, голубь? Али расшибся маненько? – глухо старик вопрошает, а в глаза не глядит – знает, людям не по себе от этого становится. – Садись, голубь, садись.

Уселся парень на табурет, зашибленную руку нянчит, дышит с хрипотцой, а знахарь уже печку расшурудил, какой-то взвар готовит. Огляделся Трофим – просторная горница; травами и хорошим квасом пахнет – всё, как раньше в деревенских избах. «Ничего, поправишься», – бубнит старик.

– А скоро ли? – спрашивает Трофим.

– Поглядеть надо, здорово ли ты зашибся.

...Ночь. Трофим после лечения боли не чувствует, но на душе неспокойно: как там, дома? Иона сидит за столом, читает какую-то старинную книгу в крепком чёрном переплёте с серебряными застёжками. Жёлтый свет керосиновой лампы чудно удлиняет тень головы с бородой. Трофим вспомнил, что видел такую же книгу у бабки Агафьи, что живёт на краю деревни. Быв парнями, завернули как-то вместе с Серёгой – внуком Агафьи, к ней на опохмелку. Агафья пошла нацедить браги, а Серёга взял первую попавшуюся книгу, щёлкнул застёжками, показал Трофиму: глянь! А в книге не то буквы, не то знаки чудные такие – ребята то так, то эдак перевернут книгу, а ничего понять не могут, смеются. Бабка подскочила, книжку отобрала – нельзя, говорит, глядеть!..

Кашлянул Трофим. Иона медленно голову поднял.

– Чегой ты? Болит?

– Нет, – весело Трофим отвечает, я вот такую же книгу, как у вас, видел. Чудно там написано. Всё про травы, наверное...

Старик встал так быстро, что Трофим испугался.

– Видел, говоришь? Где видел? Да ты, наверное, обманулся?

– Нет-нет! А вообще-то, может, и не такая. Года три тому уж будет, у тётки Агафьи, может, знаете её?

– А как же! – вздёрнул рыжеватые брови старик и крепко задумался.

– Я тоже тогда подумал, что важная книга, да только Агафья читать-то её не умеет.

Глядит старик на Трофима, а сам о своём думает, бороду медленно проглаживает. Потом говорит так ласково:

– Спи, Трофимушка, о пустом и не думай.

Не заметил Трофим, как уснул. Старик взял подорожную клюку, надел войлочную шляпу. У порога оглянулся – ровно во сне дышал Трофим. Старик погасил огонь, вышел и дверь притворил без стука.

И.Шустов 
Продолжение следует