НА СОЛНЦЕ

Вот уже потянулись длинные к вечеру тени... Пора! Федор собирался недолго, закинул карабин за плечи, вышел на тропу и вскоре уже карабкался по крутолобым солнцепекам.

Через полчаса он уже стоял на перевале, чуть выше которого темнел кедровый лес. В кедраче легко дышится; высокие стволы мягко отсвечивают старой бронзой в лучах заката. Ощущение какой-то особенной легкости и покоя охватило Федора после тяжелого подъема.

Еще несколько минут ходьбы, и Федор остановился возле обугленного молнией высокого лиственничного пня. Отсюда хорошо виден круто уходящий вверх склон. Ниже его светлеет выбитая копытами в земле яма, еще ниже беспорядочной кучей сухих ветвей виднеется скрадок.

Несколько минут Федор внимательно осматривал солонец и подходы к нему. Стало смеркаться. Добравшись до скрадка, он бросил брезентовый плащ на землю и проскользнул через ветки сам. Сидеть в скрадке было довольно удобно, можно выпрямиться, вытянуть ноги, внимательно осмотреть все вокруг, стараясь представить себе, как будет выглядеть в неверных сумерках хотя бы тот искривленный ствол лиственницы, чтобы не дать маху, если подойдет бесшумный в ночи зверь.

А солнце уже зацепилось краем за синий хребет, и тайга нахмурилась глубокими тенями падей. Положив поудобнее карабин, Федор весь обратился в слух, и остро глядел на менявшиеся очертания кустов и деревьев. Вот уже солнце свалилось за хребет, и сразу стало сумрачно. Зазвенели над самым ухом комары, а вскоре на темном небе заискрились первые звезды.

Потянулись медленные часы ожидания – полуявь, полусон...

Неожиданно для себя Федор вздрогнул, затаил дыхание и всмотрелся в уже начавшую редеть завесу ночной тьмы. Что-то, как показалось Федору, огромное, серое, медленно и плавно двигалось и останавливалось. И вдруг на фоне тускло-синего неба, взметнувшись, четко вырисовывалась рогатая голова оленя. Марал-рогач наклонился, переступил и начал грызть и лизать комья соленой глины, размачивая их слюной.

Неизвестно, сколько времени он был здесь, но Федору показалось, что зверь тут уже давно и собирался уходить. Плавным, неслышным движением Федор тесно вжал угловатый затыльник приклада в плечо и с трудом удержался от желания немедленно дернуть за спуск – ведь зверь совсем рядом!

Потянувшись в сторону, марал переступил еще раз. Сейчас он выйдет из-под верного выстрела – ствол карабина, поворачиваясь вслед за зверем, неизбежно зацепит за сухие сучья скрадка. Ладони, сжимающие деревянное ложе, становятся влажными, палец торопливо выбирает холостой ход спуска.

Гулко хлестнул выстрел. Огненная вспышка на мгновение ослепила Федора, а в следующую секунду он увидел, как зверь медленно, как будто нехотя, повалился на бок и, тяжело перевернувшись, покатился, всё убыстряя падение, с крутого склона вниз.

Внешне Федор был спокоен. Ему, опытному в зверовой охоте, было ясно – зверь бит «чисто».

Он спустился вниз. Марал лежал, все так же странно горбясь, уронив голову с драгоценными пантами в малорослый жесткий кустарник. Его сильные ноги с точечными копытами были согнуты от тяжести навалившегося на них многопудового тела. Что-то дрогнуло у Федора внутри при виде своей добычи.

Красивейшее животное, благородный олень, нервный и стремительный, как ветер, – сейчас он лежал бесформенной кучей, грудой костей и мяса, обтянутых шкурой. Смерть перечеркнула красоту животного, и Федору показалось, что это совсем другой зверь, не тот марал, в которого он выстрелил из скрадка.

Федор поднял из травы тяжелую голову зверя. Влажная темень глаза неподвижно смотрела на него; в ней, как в маленьком зеркальце, искаженно отразилось лицо охотника – безлобое, с огромным растянутым ртом.

«Неужели он мог видеть меня таким? – подумал Федор. – Страшным человеком с ружьем, который одним движением пальца отрезал его от этого леса, от шума листвы и ручьев, от непрерывного хода жизни, в которой были и борьба, и трубный рев, и любовь».

И тут Федор заметил, что те рога, ради которых и был убит могучий зверь, разбиты вдребезги и висят отдельными обломками на тонких лоскутках мягкой, пропитанной кровью кожи. Он сразу же вспомнил, как падал марал после выстрела – какой-то нелепый кувырок через голову. Растерянно Федор глянул на тушу и заметил пулевое отверстие – у самого основания шеи. Пуля раздробила шейные позвонки и лишила марала возможности инстинктивно оберегать неокрепшие рога от ударов, что он делает обычно даже при тяжелом ранении.

С ненужной уже осторожностью Федор опустил голову зверя в траву и выпрямился, осматриваясь.

На востоке медленно занималась заря. Она казалась Федору размытой, тусклой, и в треньканьи овсянки, вспорхнувшей из зарослей таволги, ему послышался скрытый упрек.

И. Шустов