ЧЕТВЁРТЫЙ ВИДЕЛ ВСЁ

После короткого завтрака в охотничьей избушке мы решили подняться по ручью и к обеду вернуться. Договорились так: я иду по левому берегу, мой напарник Николай – по правому. Говорил больше я. Николай молча кивал, соглашаясь. Он был молчальником. Это немного странно для городского жителя. Мы встали почти одновременно и закинули за плечи ружья. Избушка стояла у воды, и Николай сразу же перешёл на другой берег. Некоторое время я слышал его шаги, потом мы оба пошли осторожнее.

Стояла какая-то неопределённая погода. Наверное, снова собирался снег, и это чувствовалось, хотя облаков ещё не было. И словно невидимым, но плотным одеялом накрыло таёжный распадок. Остатки прошлого снега матово светились в чаще, на них кое-где темнели беличьи следы. Метрах в двухстах от избушки я добыл первую белку. Потом с полчаса не попадалось ни одного зверька. Взлетел рябчик. Я долго скрадывал, но в самый неподходящий момент зацепил лапку ели, и она широко махнула в сторону птицы – улетай, дескать! В тот же миг я услышал сзади лёгкие шаги. Это Николай. Хочет присоединиться, а может, спички забыл...

– Улетел рябец, – обратился я через плечо. В ответ – молчание. Я оглянулся. Никого...

– Николай! – негромко окликнул я, потом свистнул.

Молчание. Померещилось, что ли?

Впереди послышался шорох. Белка взметнулась по стволу лиственницы, возмущённо цокая. Потом снова безмолвие – ни писка синицы, ни крика ронжи. Вдоль каждого таёжного ручья образуется со временем нечто вроде тропы. Несколько раз пройдёт зверь, потом и человек следом. И обязательно попадёшь на такую вот дорожку – ведь она проходит по самым удобным для ходьбы местам... Люблю я задумчивость лесных троп, их сумрачную потаённость. Что там, впереди?

Неспешно идёшь, и мысли текут медленно, плавно. Только заметил я, что трудно переключиться городскому жителю. Вдруг налетит пёстрый, бессвязный вихрь воспоминаний, навалятся заботы какие-то, и заторопишься куда-то, и устанешь быстро. Впереди – крутяк. Я вздрогнул – зябкий шорох осыпающегося мелкого камня послышался. Пальцы сжали шейку ружья. И в тот же миг звук словно раздвоился – в момент обострения чувств я ясно почувствовал, что за спиной кто-то стоит. На круче снова шорох, потом мелькнула бурая спинка кабарги... Я выпрямился, выдохнул. Повернулся назад, думая встретиться взглядом с Николаем. Никого... В чём дело? Сделал два быстрых шага назад – по своим следам, окликнул. Тишина... На земле – никаких следов. Вот что значит пасмурная погода! В тесном таёжном распадке – что-то слышится, мерещится...

Я чуть поднялся по склону. Впереди загрохотали глухариные крылья, а внизу, в русле, словно кто-то оступился. Опять слышится?! Я сдёрнул предохранитель ружья и бросился вниз. Вода перебирается по камням, ни следа, ни согнутой ветви... Вдруг снова шорох – снег съехал с камня в воду. Вот чёрт!

День-то выдался тёплый. Я вытер лоб – даже в пот бросило от такой ясной и простой мысли. Потом шагнул раз, другой и вдруг наткнулся глазами на... Размыто отпечатались следы на противоположном берегу, на склоне, снег-то рыхлый... Подбежал, вгляделся... Чёткости в следах нет, но видно – вроде как кто в охотничьих бахилах! Но чтобы так пройти, человеку нужно нагнуться, подлезть под согнутый молодняк. Зачем? Я бегом вернулся на то место, откуда спугнул глухаря. Вот оно что... Следов-то с моего места не видно! Поэтому не видел я и человека...

У меня опустились руки... Что я собственно знал о Николае? Он уже работал в АТП, когда я устроился. Замкнутый, друзей не имел. Мы с ним сошлись по охоте, рыбалке. Зайдёт речь об этом, он оживится, садится поближе, словоохотливее становится. Зачем же он следит за мной? Николай, молчальник, тихоня, дрянь, мерзавец, чего ты хочешь? Что я тебе сделал?

Я вышел из ключа, поднялся по косогору на открытое место. Сел. Ну, вот он я? Что дальше? Тайга немотно молчала. Небо уже куталось низкими тучами. Пролетела первая снежинка. Горько терять товарища. Эх, ключи, распадки, шалаши... Стоп! При чём здесь шалаши? Какие шалаши? Приискателем был мой дед. С детства я наслушался старательских баек. Кое-что и сам рассказывал. Золото? Неужто Николай думает, что я пошёл посмотреть на золотоносные, дедом завещанные места? Да, Коля, ты и дурак к тому же. И замечал я ранее, что жадноват ты. Отравлено настроение. Обидно и смешно.

Нужно возвращаться. Буду настаивать, чтобы завтра же выходить из тайги... Я резко поднялся, шагнул вниз, к ключу. Выстрел ударил по струнам нервов. Вслед за ним не то глухой стон, не то протяжный вздох. Я попятился, сел на камни. Потом, не владея собой, бросился напролом к руслу. Сухая ветка рассадила щёку, кривой сук больно ударил в плечо. Я выломился из чащи мелкача. Около ели стоял, крепко расставив ноги, Николай.

Он повернул голову. Меня словно заводной рукояткой ударили по голове... Мертвенно бледное лицо, на котором словно пламенела рыжая борода, остановившийся взгляд... Это не Николай! Человек поднял левую руку и сделал резкий жест, словно отодвигая меня за спину. Кто он? Я где-то видел его... Держа наготове карабин, он сделал два осторожных шага вбок, не отрывая взгляда от зарослей. Его добротное снаряжение, охотничьи повадки вдруг подействовали успокаивающе. Я с облегчением вздохнул, приблизился. И вздрогнул, увидев на снегу глубокий прожёг крови!

– Кто это? – спросил тихо, одними губами.

– Он, – ответил охотник, ткнув стволом вперёд. Охотник выпрямился, щёлкнул по рукоятке длинного ножа, досылая в ножны. Я неуверенно шагнул вперёд. Огромная медвежья туша ничком лежала около промоины. Полуметровая шерсть на хребте щетинилась частоколом, тусклые глаза неподвижно глядели в свинцовое небо. От избушки долетел звук выстрела, потом раскатился призывный крик.

– Слышишь, Николай о себе напоминает, – улыбнулся охотник, и тут я его вспомнил – это был лесник, звали его Александр Иванович. Николай ногу зашиб, быстро вернулся на стан, – продолжал Николай Иванович. А я за тобой пошёл. После вашего ухода я к избушке приехал, хотел предупредить, чтобы настороже были: медведь-шатун оленщика задрал километрах в трёх отсюда. Иду я по твоим следам, глядь – а ворон по-над другим берегом вьётся. Потом уже по следам определил – медведь тебя скрадывает! Хотел я шумнуть, да тут самого шатуна увидел. Морду он задрал и на тебя глядит, как ты по солнцепёку карабкаешься...

Помолчали.

– Пойдём, – тронул меня за рукав Александр Иванович. – Сейчас придём на стан, а там... эх, чай горячий! Оно неплохо с устатку-то. А то ты, видать, с утра убродился уже, даже щёки утянуло. Кто в городе живёт, к ходьбе нашей непривычен.

В голове у меня путалось.

– Скажи, Иваныч, значит, мы втроём так и шли? Я впереди, шатун за мной, ты за шатуном? И ты всё видел?

Александр глянул удивлённо, потом усмехнулся:

– Нет. Я видел только следы. А если уж всех считать, то был ещё четвёртый. Он всё видел с самого начала. И молчал. И ждал.

– Кто же это? – изумлённо спросил я.

– А вот он! – лесник обернулся и ткнул рукой в направлении вершины огромной лиственницы. Расширившимися глазами я глянул и увидел выглядывавшего из ветвей ворона. Он алчно смотрел на окровавленный снег. Я начал поднимать ружьё, но лесник мягко остановил.

– Оставь, это ведь только птица. Хуже, когда люди уподобляются воронам – сторонятся от попавшего в беду, выжидают чего-то, а то и поживиться непрочь.

Л. Залесский