ПОСЛЕ ВОЙНЫ

(воспоминания)

Как мы оказались на Урале перед войной, не знаю, маленький был. А вот как мы с матерью весной перекапывали огород, собирая пропущенную осенью картошку, а затем пекли из нее драники, это мне запомнилось на всю жизнь, так как они были слаще меда.

Отец вернулся с войны в мае с прострелянными ногами. Ему уже было за сорок и, наверное, «стариков» отпускали пораньше к своим семьям. Ну, конечно, подарки: три рулона белоснежного ватмана, несколько банок американской колбасы, вкус которой ощущаю до сих пор, бутылка меда и перочинный ножичек. Как это все довез, понятия не имею. Запомнились три его медали «За храбрость» – битва под Москвой, «За оборону Сталинграда» и «За взятие Берлина». Значит, войну он прошел от Москвы через Сталинград и до Берлина. Правда, еще в гражданскую сумел помахать саблей в коннице Буденного.

А мне подошло время идти в школу. Мать сшила мне полотняную сумку с лямкой через плечо, положила туда букварь, тетрадку в косую клеточку, пару карандашей, чернильницу непроливашку и ручку. Не помню, чтобы были построения, поздравления, добрался до школы, отстоявшей от нашего поселка за четыре километра, и на том спасибо. Дело в том, что дорога в школу состояла из полосы препятствий. Сразу за поселком начиналось болото. Обойти его можно было, но путь удлинялся еще километра на три. Выбравшись из болота с промокшими ногами, ступали на лежневку, дорогу, устланную поперек лежащими бревнами, продолжение болота. Наконец-то железная дорога по шпалам до поселка Марганец, где и располагалась школа на самой горе, на ровной площадке, а подниматься на эту крутую гору было сущим наказанием.

45 год еще не кончился, а карточную систему отменили только в 47 году, так что о хорошем куске хлеба нам приходилось только мечтать. О школьных завтраках в то время понятия не имели. Зимой этот склон был укатан и скользким, весной неслись вешние воды. Мало того, что нам постоянно хотелось есть, но мы приходили в школу мокренькими, т.к. обувь наша всегда дышала на ладан.

В одну из весен совсем уже нечего было обуть, мама предложила мне сапожки старшей сестры Татьяны, но они были на каблучке. После возвращения из школы мать снимала обувь и выливала из нее грязь, т.к. выбирал все лужи, чтобы ребята не заметили моей женской обуви.

Единственным подспорьем в нашем рационе была клюква, собирали до первого снега, пока шли через болото. Мы же не знали, что она витамин. Для нас это была просто пища. На уроках грызли жмых, отжимки от подсолнечного масла.

Удивительно было то, что не пропускали занятия. Как-то в зимнюю стужу открывается дверь, и в клубах пара показался Вовка, мой сосед, одноклассник и верный друг.

– Ты что сидишь?

– А что?

– В школу идти пора!

– Да ты что, такой мороз!

– Ну и что, пошли.

Делать нечего, друга нельзя оставлять. Опять же через заснеженное болото. Впервые услышал, как лопается кора берез от дикого мороза. Наверное, 45-ти миллиметровая пушка стреляла тише. Добрались до школы, а на дверях замок. Хорошо, что нас увидела Анна Митрофановна, наша учительница и мамина подружка. Ох и поругала она нас, но отогрела и чуть ли не со слезами отправила домой.

Каким-то чудом мы еще умудрились не болеть. Зимы были нескончаемы. Весны ждали, как «манны небесной», и только появлялись проталинки, босиком по снегу перебегали от проталинки к проталинке, оттирая друг у друга почти нечувствительные ножки. Поэтому мать, я еще в школу не ходил, водила меня в баню.

Деревенская банька топилась по черному, но была чистой и светлой – так мне запомнилась. Было жарко, но мама еще плескала на каменку, брала меня за ручонку и принималась охаживать березовым веником. От моего крика снаружи начинали лаять собаки, но мама была непреклонна, ковшом из бочки обливала холодной водой, и все успокаивалось. Она точно знала, как уберечь от хвори своего любимого «поскребыша». Прививки, которые были положены, принимались непреклонно, без всякого плача и отнекивания. Так надо – и все. И все-таки пришлось переболеть свинкой. Что это за болезнь? Понятия не имел. От этой болезни шея распухала и сливалась с головой, как у свиньи, отсюда, наверное, и название такое.

Лето было весной, и ребята поймали слетка-вороненка, привязав его за ножку на суровую нитку.

– Смотри, что у нас есть! – кричали в окно, но мама не выпускала на улицу. Это было сущим наказанием. Наступало лето, и мы сбрасывали полуразвалившиеся ботинки «на вырост», которые мама размачивала перед школой. Другого способа обуться не было. И на все лето босиком. Да и обуви другой, по сути, не было никакой. Помню, еще до школы полуживым возвращался к ужину, и пока бабушка готовила тазик с водой, чтобы хоть немножко отмыть мои исцарапанные ножонки, я уже спал «сном ангела», привалясь к спинке стула.

Мама никогда не спрашивала, где я был? Просто ей это не удавалось. И неужели бы я сознался, что вместе со старшими ребятами мы добирались до кедрачей, добыв несколько зеленых с толстенных кедров шишек, делали плотик и сплавлялись вниз по Сосьве. На ее берегах вместо тальника росла черемуха, кусты которой нависали над самой водой. Очередная команда «ложись» – падали на плот, и наклонные ветки так проходились по нашим спинам, даже было удивительно, как мы еще оставались в своих рубашках и штанишках.

Мама своего добилась, и меня устроили в садик. Все-таки питание трехразовое. Ребята всей гурьбой направлялись к речке, а тут!

– Пошли с нами!

– Не могу!

Но Господь сжалился надо мной. Был ужин, и нам каждому доставалось по два оладушка. Полупрозрачные от масла, красивые и сказочно аппетитные. Скушав один, принялся за очередной, тут меня вдруг стошнило, и я потерял сознание. Очнулся дома и слышу: «Больше ты в садик не пойдешь». От радости чуть с кровати не соскочил. А что в действительности было со мной? А кто его знает!

Летом на каникулы приезжал старший брат Александр. Он был очень худой и высокий. (Впоследствии, учась в академии имени Дзержинского в Москве, участвовал в майском параде на Красной площади правофланговым.) Учился он в Серове (родина Кости Дзю) в техникуме.

– Ну, ты как плавать-то умеешь? Покажи.

Перебирая ручонками по дну, отчаянно работаю ножонками. А, топориком!

– Сейчас я тебя научу.

Думаю, как он меня научит так сразу, если за пол-лета как мы ползали по дну, а так и не научились. Взяв меня на руки, бросил в воду как щенка. Опустился на дно, страха не было – со мной же брат. Сижу и вижу, вода-то светлая, ко мне приближаются ноги. Саша достает меня со дна и еще дальше бросает в речку. Тут уж я не стал дожидаться помощи, начал карабкаться наверх и поплыл! До берега подплыл самостоятельно. Ну не тонуть же в конце концов! Повзрослев, часто наблюдал, как родители обучают своих чад плаванию, поддерживая их снизу или одевая надувные круги. Эх, думаю, брата моего сюда. Он бы в два счета обучил, как надо держаться на воде.

Эта весна была самой радостной, все с нетерпением ждали окончания войны. Победа, как и должно, быть докатилась до нас неожиданно. Всю ночь лил дождь, стихший под утро. Около десяти утра в селе что-то случилось. Одновременно весь народ оказался на улице. Не замечая грязи, все обнимались, кричали, и только слышно было одно слово «Победа!» Мы, пацаны, забрались на грузовик, и шофер так гонял машину от поселка до железнодорожной станции, что мы чуть не повыскакивали из кузова. Вскоре начали возвращаться и молодые ребята, именно молодые, потом узнал, это было сделано для продолжения рода, мужского-то населения осталось совсем мало. Молодость – это энергия.

Оставшиеся в живых, они так радовались жизни, как никто другой. Была сооружена танцплощадка на крутом берегу реки, карусель для детворы. Танцы до полуночи. А днем умудрялись с нами, пацанвой, сыграть в лапту или котел. Случалось, получишь удар мячом, пущенным сильной рукой, по данному месту, и от боли летишь за трехметровую отметку, не касаясь земли, не думая заплакать, а становясь-ка лучше на подачу. Игра на деньги – это особая статья. Взрослые хоть и косились на нас за это, но особенно не препятствовали. Иногда на эти игры уходили целые дни. Играли в «подстенника», в «чику». Однажды мне крупно повезло, и я за день выиграл девять рублей, а для штанишек шился один карман – хватит и одного, – до самого вечера пришлось бренчать этой мелочью.

От яркого весеннего солнца зажурчали ручьи. Ледоход на Сосьве. Обычно он начинался ближе к вечеру. Все население высыпало на берег. С реки несся пушечный грохот от лопающихся метровой толщины льдин, а утром мы просыпались на острове, кругом вода. Наш дом стоял на пригорке и оставался сухим. Из затопленных домов люди добирались на работу по сооруженным мосткам, выходя прямо из окон. Для нас это была «Божья благодать». В школу нельзя было попасть, и мы целыми днями, соорудив плотики, исследовали затопленную низину. Иногда можно было увидеть порядком выгоревшие на весеннем солнышке белые головенки, проплывающие ненадолго вместе с льдинками. Выскочив на берег, усаживались не солнышке. Нас так трясло, что мы не могли говорить, стуча зубами, и только показывая друг на друга: «Смотри, какой ты синий!» – «А ты на себя посмотри!» Домой нельзя было возвращаться, пока не согреемся и не обсохнем – от матери будет очередная взбучка.

Надо признаться, что учился довольно-таки неважнецки. То ли от постоянного недоедания, то ли уродился таким.

Как-то война еще не кончилась, тетка Тоня принесла за пазухой булку хлеба, понятно, что была карточная система и, попадись она, беды не миновать. Потушили свет, зашторили окна, зажгли керосиновую лампу и бабушка начала делить на всех. Ну, я-то маленький, мне бабушка отрежет побольше кусочек, не тут-то было – всем по одинаковой скибочке. Одно время после войны стали выдавать по карточкам кукурузный хлеб. Какой это был красивый на вид золотой желтого цвета хлеб, но быстро засыхающий и абсолютно безвкусный.

И только в третьем классе начал немного соображать, что же мне преподает Анна Митрофановна. Но тут случилось, что и должно было произойти. В четвертом классе собрали ребят, не учившихся во время войны. Парты разместили в огромной классе в несколько рядов, и мы сидели по четыре и шесть человек за одной партой. Учительницей была Плешкова (имя отчество не помню), хрупкая, небольшого роста и близорукая. Все поняли, что она еще и слабохарактерная. В классе постоянно был шум, т.к. в нем одновременно находилось более сорока сорванцов военных и послевоенных лет. Девчонок в классе не было. Наверное, директор был умным человеком, поместив их в отдельный класс.

Мало того, что почти никто не учился, так и писать было не на чем, не было тетрадей, писали на сшитых газетах чернилами, разведенными сажей. Понятно, что к концу занятий весь класс подходил на «краповые береты» перед броском. Письмо выглядело очень красивым даже на такой бумаге, но на следующий день можно было не заглядывать в наши доморощенные тетради, т.к. все наши написания сливались в черном цвете на сером газетном фоне.

В конце четверти, когда учительница объявляла всем оценки, полученные за время учебы, начинался «концерт». Все были недовольны своими оценками, знаниями. «Надо же – какая наглость, весь учебный процесс прохулиганили, а теперь выставляй высокие оценки!» Но ведь тогда-то мы «боролись за справедливость», и в доску летели шапки, варежки и даже валенки и фуфайчонки.

Серьга Якимов вскакивал и начинал бегать по партам. Отец его еще в коляске приучал его курить. Генка Рянусов закручивал самокрутку, и из-под парты валил дым. «Дети, что-то пахнет дымом», – вопрошал преподаватель, не отходя от стола. Вероятно, она просто боялась подойти к семнадцатилетнему верзиле и сделать ему замечание. Господи, какие мы были безжалостные идиоты.

В последней четверти появилась новая учительница и все сразу притихли, почуяв ее жесткий характер. Это был умный «сержант» в юбке. Серьга Якимов решил доказать «кто есть кто», вскочил и начал носиться по партам, та бегала за ним между рядами парт и наконец-то схватила его за голову – он ухватился за парту. Это была сильная женщина, дотащив до двери вместе с партой, открыла дверь его же задом, крикнув вдогонку: «Больше в школу не приходи!» На следующий день не явился и Генка Рянусов.

Начались занятия, как в обычной школе. По истории и литературе стал получать четверки. Но это заслуга матери. Она работала директором начальной школы в Петровке, поселке ссыльных. И вся детская литература шла через ее руки. Получив посылки с книгами, немедленно распечатывал, море книжек! Во втором классе одолел «Робинзона Крузо», а Пушкин – это чудо. Большого формата, с великолепными, во всю страницу, рисунками, я так и засыпал в них, уткнувшись мордашкой в раскрытые страницы. Правда, еще завидовал отцу, он приходил на обед и сразу раскрывал толстенную книгу. «Три капитана» Каверин», – прочитал по слогам. Когда же сам буду читать такие огромные книги?

В то время, начиная с четвертого класса, проводились экзамены. Весна, экзамены. Большая экзаменационная комиссия. Мама, тоже в ней, и видя, что ее чадо «плывет» по русскому, просто встала из-за стола, обошла сзади комиссию со словами:

– Женьке поставьте тройку.

Так я был переведен в пятый класс. Вскоре мы уехали с Урала.

Отец был болен ностальгией, тоской по родине, и ни за что не захотел жить в этом чудесном крае. Так мы оказались на берегах красивейшей реки Десны. Ну, это уже другой разговор. Наступил новый период в моей жизни.

Чемисов Е.С.,
пос. Сарыг-Сеп.