Осень

Весна оказалась затяжной. Дожди, в горах снегопады. Ожидаемое лето не принесло тепла. Сенокосить начали в конце июля. Травы не подошли. Ранняя осень не изменила весне и лету. Но после покрова устано­вилась погода. Природа, как бы спохватившись, отпускала задержанное земле тепло. Ранний снег в тайге подрастаял, оставшись в сиверах белеть неровными пятнами, а кедрачи, промытые им, зажелтели своим урожаем.

Белка из-за холодного лета и, предчувствуя теплую урожайную осень, щенилась второй раз поздно, из десятка встреченных в конце октября зверьков, выкуневших набиралось меньше половины. Кабаны начали подниматься в кедровники, на жировку, Они обследовали все деревья, тщательно взрыхлив подстилку, подбирали опавшие шишки. Паслись днем и ночью, а в непогоду, соорудив лежанки из мха и веток, отсыпались под дремучими кедрами. Тут же ходил и сам хозяин тайги.

Пройдя по следам диких свиней и не обнаружив ни одной опавшей шишки, он выбирал кедр потолще, проворно взбирался на него, обламы­вал макушку и, поудобней устроившись, принимался выколупывать орехи кривым, как турецкая сабля, когтем. Забредали в кедрачи и маралы, подбирая шишки, питалась лесным хлебом кабарга, жировал соболь. Из птиц глухари, тетерева, рябчики, поползни – активные сборщики урожая. Кедровкам особая роль. От зари до зари слышен характерный шум обмолота ореха птицами. Набивая полный зоб отборным орехом, они разносили его для посадки на вырубки, гари, лесные поляны.

* * *

Каждая осень для охотника начинается со сборов. В сумины укладываются десятки необходимых во время промысла вещей. Чинится одежда, подгоняется обувь. Затем на вертолетах, лодках, лошадях, оленях они добираются до своих таежных угодий, а с ним и лайки – вечные спутники лесных скитаний.

На двадцатую промысловую осень Фалю забросили вертолетом. Сухощавый, среднего роста с рыжей, не знавшей ножниц, бородой, он ничем особенным не отличался от нескольких десятков верховских енисейских мужичков-староверов. В работе они были неспешны, но ловки и неутомимы. На охоте расчетливы и невероятно выносливы.

* * *

С чего начинается промысел? Вернее сказать, работа на промысле, по тяжести приравниваемая к труду шахтера или космонавта. Только шахтер работает шесть часов, а условия после работы человеческие. Охотник – профессионал от зари до зари да еще ночи прихватит, а после охоты натопить избушку, сварить ужин, обработать добытую пушнину, починить из одежды или обуви – и на сон не остается. Говорят, что он, мол, на свежем воздухе целыми днями. И то верно, особенно в метель или мороз с ночевкой в тайге. Спина мокрая, ноги не держат и скрюченные судорогой пальцы не выпускают зажженную спичку. Поэтому охота начинается с добычи мяса. Все у охотника есть к сезону от иголки до сухарей и, конечно, консервы. Но только мясо придает силу. У большинства таежников имеются лицензии на отстрел копытных животных. У кого их нет – добывают впрок глухаря, тетерева и по ходу рябчика. В пищу при нужде идет и белка.

* * *

Фаля наткнулся на жировку кабанов к обеду. Под каждым кедром подстилка была тщательно изрыта в поисках падалки. Он почти поднялся на хребтик, когда навстречу вывернулись Ласка и Черная. Ласка десяти лет, черно-белая с серповидным хвостом лайка, привезенная щенком из Иркутского питомника. Обладая широким поиском, она была хорошей бельчатницей, а по соболю не было ей равных. Мощными пружинистыми скачками быстро настигала соболя, не давая ему уйти в курумы, ручемоины, корневища.

Но старость брала свое. Терялся слух и зрение, обломались зубы, дрябли мышцы. К осени она жирела и первые дни на охоте тащилась за хозяином чуть впереди или сзади. При погоне за соболем стала переключаться на кабаргу, марала и сохатого. Не терпкий запах этих зверей сбивал ее с пути, а неуверенность в погоне за соболем. После очередного разгона копытных, попавшихся на ее пути, она догоняла хозяина, плетущегося по следу соболя, и игриво-ласковыми глазами поглядывала на рассерженного охотника. Фаля не бил ее и даже не ругал, упорно тропя по брошенному собакой следу соболя. «Менять, менять надо собаку – остарела», – про себя думал мужик. Ласка, отвертевшись, подключалась к начатому гону.

На следующий сезон их было трое. Третьим был Черня сын Ласки. Красивый, широкогрудый с маленькой головкой и такими же близко сидящими ушками. Средней величины пес был поджарым, с закрученным в кольцо хвостом, при галстуке и в белых носочках. Все остальное было черным, как осенняя ночь. Как и все молодые лайки, Черня отлично работал по белке и глухарю, и Фаля знал это, испытав собаку еще перед охотой, но опыта старой собаки ему не хватало. И в первые дни охоты Черня подчинялся матери.

Ласка приближалась, помахивая хвостом и заглядывая на хозяина прощенческими глазами. Черня сзади. Глаза его сверкали. Он порывался, но не опережал Ласку. Фаля насторожился, глядя на собак. Ласка что-то хотела сказать. На всякий случай снял карабин, передернул затор, а ТОЗовку закинул за плечи. В первые дни охоты он всегда носил «мелкашку и карабин. Лицензии на отстрел копытных лежали в избушке. В кармане они намокают от пота и изнашиваются.

Взобравшись на хребтик, Фаля вздрогнул. В тридцати метрax к низу, изготовившись к бегу, замерла семья диких кабанов. И только величайшее звериное любопытство удерживало их от стремительного рывка. Они стояли боком к охотнику друг за другом так, что полтуловища одного заходило за бок другого. Первым был вепрь за ним свинья и из-за свиньи торчал зад подсвинка. Кабан как бы заслонял их своей броней. Мысли в голове у мужика лихорадочно работали. Стрелять секача удобно, под ухо, но мясо душное, как говорят охотники. Свинья почти вся закрыта боровом. Фаля выцелил в половину не защищенный хребет подсвинка.

* * *

Свежевать тушу зверя для охотника дело привычное. Фалилей сложил разделанные куски мяса на ольховые ветки, укрыл их шкурой, придавив сверху валежиной, в рюкзак сложил заднюю ляжку, грудинку и печенку. Взвалив рюкзак на плечи он взял в правую руку карабин, в левую ТОЗовку и, опираясь на них, повернул в обратную сторону, к избушке.

Открыл он дверь зимовья, когда небо светилось от звезд. Фаля разлил по собачьим корытцам мучную баланду, заваренную с утра, и отрубил по куску свежатины. Черня отказался от затирухи, съев только мясо. Ласка, проглотив свинину, вычистила оба корытца и, не сгибаясь, растянулась под разлапистым кедром. Тем временем на снег упал желтый кружок от зажженной керосиновой лампы, потянуло дымком, а из приемника послышались позывные «Маяка». Фалилей, протерев доселе не нужную сковородку обрывком газеты, принялся нарезать печенку и жирные почки. Накрошил горного лука, заготовленного впрок перед охотой, поставил на печку. Затем, переодевшись в домашнее, полез под нары, где хранилась еще с прошлого года распочатая бутылка спирта.

Пил Фаля мало, как и все настоящие охотники, но сегодня день был особенным. За первую добычу, первого пойманного соболя мужик выпивал, обмывал удачу. Поужинав, принимался за обработку с утра добытых белок. Затем, подкинув в печку, укладывался на нары почитать на сон грядущий.

Покатились охотничьи дни. Белку все еще били выборочно. Осень стояла теплой, без снега, и только случайно наткнувшись, собаки загнали пару соболей. Ничего, ничего, думал Фалилей, этот год как-нибудь, зато следующий будет урожайный. У белки семенники как бобы, значит, приплод будет большой, погуляем мы с Черней.

* * *

Случилось это после Октябрьской. Фалилей отлично позавтракал вчерашним разогретым жирным супом и, напившись до пота чаем с добавленным шиповником, кашкарой, брусничником и кусочком камеди, поднимался от нижней избушки по солнечной стороне Веселого ключа в верхнюю, к кедрачам. Ласка, бежавшая на глазах, против Сухого лога резко свернула в север, перескочив через воду. Черня, помедлив, отправился следом. «За кабаргой, делать вам нечего», – бурчал мужик. Затрещали сучья, послышался топот тяжелого зверя. Маралуха! Фаля вскинул ТоЗовку, но навстречу неслась лосиха, за нею нынешний теленок. Сзади наседал Черня, а в стороне, обрезая путь, Ласка. Сохатуха побежала вверх по ключу, ломая неокрепший лед. Теленок начал отставать. Тогда она выскочила на небольшую прогалину, развер­нулась и бросилась на собак, защищая теленка. Черня еле отскочил, Ласка замкнула окружение. Фаля оказался в двадцати шагах со взведенной ТОЗовкой. Опытная Ласка не подходила близко к зверям, и отскочивший кобель лаял на расстоянии.

Лосиха бросилась напролом, уводя лосенка, но хлесткий неожиданный звук подсек теленка. Тот, пролетев по инерции, ткнулся головой в старую валежину. Мать, развернувшись, в два прыжка очутилась у отставшего, и насе­давшие собаки бросились врассыпную. Она больно ударила передней ногой лежащего лосенка. Вставай! Еще удар. Вставай! Вставай! Вставай! Пыталась мать поднять упавшего, но его тело с вытянутыми ногами только содрогалось от ударов. Фаля высунулся из-за дерева. Такую картину он видел впервые. И озверевшая лосиха то ли увидела, то ли почувствовала убийцу, бросилась в его сторону. Тот соболем взлетел по гладкой лиственнице на два метра.

Лосиха покружила, не наступая на выпавшую из рук ТОЗовку, и побежала к теленку.

Онемевшие руки не сдержали Фалино тело, и оно сползло на землю. Мушка ствола нацеленного в шею, прыгала в трясущихся руках, от выстрела лосиха пала на колени и из ноздрей ее вырвалось густое облако, окрашенное кровью. Фаля передернул затвор, но она, с трудом встав на ноги, начала отходить, покачиваясь. Собаки замолчали.

* * *

Минул год. Как и предполагал Фалилей, этот сезон был удачней прошедшего. Черня отлично работал по белке и соболю, и охотник даже не настораживал капканы на приманку соболя, не поднимал плашник на белку.

Как-то за полдень успев добыть с девяток белок, Фаля с Черней, почти спустившись в распадок, стронули семью лосей. Бык с рогами-лопатами, полугодовалый теленок и мать-лосиха. Вероятно, они пришли на пихтачи, чтобы избавиться от внутренних паразитов.

Лоси, услышав собаку, не кинулись по обыкновению напролом, а развернувшись, понеслись вверх по склону. Впереди лосенок, его заслоняла мать. Чуть сбоку бык, преследуемый Черней.

Звери скрылись за перевал, и взмокший Фаля еще не добрался до середины укоти. Дойдя до седловины, он услышал собачий лай, прекратившийся вскоре, и сколько потом он не вслушивался, сняв мокрую шапку с головы, кроме недоброй тишины, давящей на душу, ничего ощутить не мог. На северной части склона, припорошенного снегом, следы хорошо были видны, и он стал быстро по ним спускаться.

Прошагав сотни две метров, остановился как вкопанный. Ему почудилось, будто заскулила собака. Остановившись, он снова сдернул шапку. Звук, ослабивший все тело, повторился, и Фалилей, опустив ружье, двинулся ему навстречу.

Черня лежал на маленькой лесной проталинке. Услышав хозяина, заскулил и пополз к нему, отталкиваясь передними лапами.

У Фали при виде собаки подогнулись ноги. Он сел прямо в снег, обхватив голову руками. Беда! Беда! Какая беда! Лось передней ногой перешибает нетолстое дерево! Как же ты не уберегся? Светлые бусинки слез застревали в его бороде. Затем он встал, поднял ружье и очистил его от снега. Крикнула кедровка, другая. В вышине прокаркал ворон. Резкий как удар молнии выстрел колыхнул тугой лесной воздух. Все стихло и разорванная на мгновение тишина, сомкнулась.

* * *

Много воды утекло с тех пор. Не paз Енисеюшко пытался снести с земли охотничью деревушку, взбираясь в половодье на крутой берег. Но сил хватало затопить бани, снести огороды, забраться в подполье и, поплескавшись у крылечек, убраться в свое жесткое каменное ложе.

Фалилей почти не изменился. Также строен, легок на ногу. Только борода стала похожа цветом на ребячью выгоревшую летом головенку: седая – не седая, но рыжей ее не назовешь. У ног его терлись две велико­лепные черно-белые лайки. И на вопрос, как работают собаки, он как-то по-доброму усмехнулся. Но только по белке, соболю и глухарю. Приучил.

Е. Чемисов