Определенное

Есть то, что можно выносить, но кое-что невыносимо

России главная черта – предел, законченность, граница; Россия с пеною у рта к определенности стремится. Уж если в чем не повезло, то так приплющило, что спятишь; уж если зло, то суперзло, а коль порядочность – то святость. Тут если выбрана стезя, то уж до гроба выбор сделан; быть промежуточным нельзя – «Будь или ангел, или демон». Писал, я помню, Томас Манн, что выбор – бред, фантом, illusion; в обычной жизни, может, дан, а при фашизме резко сужен. Коль есть беспримесная дрянь, дрянь беспросветная, заметим, – то сразу ты заплатишь дань простым границам, тем иль этим. Фашизм поблажек не дает, туманность выбора развеяв: ты за ликующий народ – иль за гонимых иудеев? И Черчилль, заплатив сполна, сказал: иллюзий я не строю, коль против этих – Сатана, то я в союзе с Сатаною. При этом выборе простом вопрос о святости отставлен. Доспорим как-нибудь потом, а нынче наш союзник – Сталин.

Насчет моральной пользы зла – еще подумаем об этом: когда оценивать нельзя, тогда и мысли под запретом. С тех пор, когда, на нас напав, фашизм искал себе пространства, – так Сталин оказался прав, и до сих пор еще остался.

Где все черно или бело, там нет ни рыжих, ни шатенок; где есть беспримесное зло – там ни оттенков, ни оценок.

Таков сегодняшний излом, – предлог грядущей ностальгии, – что мы бываем этим злом наглядней, ярче, чем другие. Мы гоним чистый беспредел, крутое, искреннее порно, – но я решать бы не хотел, насколько это благотворно. Сплошная тьма, черна, крепка, – а не штриховка или пятна (я захожу издалека, но ведь иначе непонятно).

Вот, скажем, Пражская весна, и все мечты покуда живы, и перспектива неясна, и как бы есть альтернативы. Но тут мы всунули клешни, вмешался Леня-душегубчик, и танки русские вошли, и воин света сразу Дубчек. Уже про Пражскую весну, про риски, шансы и обманки я ничего не объясню – все обсуждают только танки. Вот, скажем, киевский майдан: они подавно несвятые, но им такой противник дан в лице сегодняшней России, такой разительный пример, что, приглядевшись хорошенько и посравнивши с ДНР, полюбишь даже Порошенко. Чего, казалось бы, лютей идеи нашенского дяди – «Поставим женщин и детей, а сами храбро встанем сзади!». Любая грязная братва свята при виде крокодила; теперь хвала тебе, Москва, – ты Киев сразу обелила.

Теперь он праведен, и чист, хоть там и склизко, и нечисто; за этот ход неонацист еще похвалит крымнашиста.

И вот российский новодел, хоть он и сделан на коленке, перешагнул за тот предел, за коим кончились оттенки. Он осчастливил гопоту и наплодил немало дряни, однако пересек черту на деле Павликовой Ани, которой восемнадцать лет (помладше прочих фигурантов) и у которой точно нет террористических талантов. Она сама бы по себе не нарушала строгих правил, но чувачок из ФСБ собрал подростков и подставил, не знаю, собственно, на кой. Их нравов не могу постичь я. Не слышал разве что глухой про дело «Нового величья». Умеют многие из нас терпеть упорно, образцово – и Крым стерпели, и Донбасс, спокойно терпят и Сенцова, но он мужчина, он мужик, – хоть не солдат и не захватчик, – он и под пыткой не дрожит, в суде уж точно не заплачет. А это девочка, где ясно все по первой фразе, рыдает: «Мама, мама где?» – причем еще по телесвязи, – и тот из пафосных шутов, гораздых языком метелить, кто это вынести готов, тот окончательная нелюдь.

Я сам на многое глядел – мол, не беда, придет расплата, – но здесь, по-моему, предел. Здесь просто точка невозврата, за коей, Господи прости, все рухнет вниз неудержимо. Нельзя полемику вести о легитимности режима. Нет оправданий и защит у современников злосчастных. Всяк соучастник, кто молчит. Кто шепчет, тоже соучастник.

Есть вещи, общие для всех: забудем внутренние войны. Порою ненависть – не грех, Войнович говорил покойный. А впрочем, желчному уму внушила прошлая эпоха: мы вяло любим потому, что ненавидим тоже плохо. Пускай Россия заживет определенно, строго, чисто: «Наука ненависти» – вот чему нам надо научиться. Войну мы помним четко так не для того, чтоб бить по нервам, – у нас сегодня тот же враг, что был у дедов в сорок первом. Определенность и война, при том, что дело наше право, – вот в чем действительно сильна моя бессмертная держава. Довольно, хватит голосить, о снисхождении просить, кричать, что в правде наша сила, – есть то, что можно выносить, но кое-что невыносимо. Есть белый цвет и черный цвет – о прочем правнуки рассудят. Оттенков нет. Акцентов нет. Пощады нет.

И им не будет.

Дмитрий Быков
«Новая газета»